К счастью, Дерек уже направился в другом направлении.

— У тебя есть бойфренд?

— Нет, пока нет. Но я над этим работаю.

Он сводит вместе свои отсутствующие бровки.

— Как можно работать над бойфрендом?

— Ну…

Я прикрываю рот ладонью, чтобы не разразиться смехом. Бросив быстрый взгляд налево, я вижу, что у Дианы, помогающей другому пациенту рисовать, крепко сжаты губы. Ей все прекрасно слышно, и она усиленно старается не рассмеяться.

— Я познакомилась с одним человеком, который мне нравится, и думаю, что тоже ему нравлюсь, — честно отвечаю я.

Дерек медленно кивает головкой, одними губами проговаривая:

— А.

Кажется, он готов задать следующий вопрос, но его прерывает брат.

— Ты когда-нибудь целовалась с мальчиком?

— Эээ… — На секунду я замираю, потому что не ожидала такого вопроса. — Я о таком не болтаю. И это хорошее правило, которое тебе следует запомнить, — говорю я, стараясь не покраснеть.

— О, я запомню. Папа говорит, что однажды мне захочется целоваться с девочками, но мне всего лишь пять лет, так что не хотеть сейчас — это нормально.

— Он прав, захочешь. Вы оба захотите. — Я смотрю на них по очереди и подмигиваю.

— Если только мы не умрем, — произнес Эрик как само собой разумеющееся.

Я притягиваю колени к груди и обнимаю. Почему-то эта поза приносит комфорт, когда внутри все внезапно напрягается. Я общалась с разными детьми и много чего слышала. Я даже несколько раз вела беседы о смерти и рае. Но в отличие от того праздного детского любопытства, от слов Эрика пробирает дрожь. Потому что это правда. Эти два маленьких мальчика, возможно, никогда не поцелуют девочку, не станут гонщиками, не узнают, что оборотней — дружелюбных или любых других — не существует. Они могут пропустить все то, что может предложить жизнь, потому что по какой-то жестокой причине дети не бессмертны.

— Ты, как мама, крепко сжимаешь губы, — говорит Эрик, скрепляя две детали конструктора. — Она всегда так делает, когда мы говорим о смерти.

Меня это не удивляет. Господи, каково должно быть этой бедной женщине, когда она наблюдает, как не одного, а обоих ее маленьких мальчиков накачивают химией, а она не знает, достаточно ли этого будет, и постоянно думает, что принесут следующие недели, месяцы или дни!

При одной мысли об этом в горле застревает болезненный комок. Но мне нельзя об этом задумываться, напоминаю я себе. Я здесь для того, чтобы они не думали об этом.

— Как насчет такого правила, — медленно начинаю я, сглотнув. — Во время нашего игрового времени мы не говорим о смерти. Только о том, чем вы будете заниматься, когда лечение закончится и вы отправитесь домой, ладно?

— Но что, если… — хмурится Эрик.

— Нет! — качаю я головой. — Никаких «если». Ясно? Как насчет того, чтобы не планировать умирать. Мы будем планировать жить. Идет?

Они смотрят друг на друга, а потом Эрик говорит:

— Я могу не планировать поцелуи с девочками?

Хмурое облако, нависшее в комнате, внезапно исчезает, и я разражаюсь смехом. По стольким причинам я смеюсь чуть ли не до слез.

— Можешь планировать что угодно, пока этот план включает в себя тебя, постаревшего и морщинистого. По рукам?

Их глаза сверкают, когда мальчики по очереди вкладывают свои ладошки в мою, словно мы заключаем тайное соглашение. То, в котором я, по-моему, нуждаюсь так же сильно, как и они.

Я помогаю близнецам построить из LEGO броненосец, авианосец и комнату пыток (это идея Эрика). Они болтают друг с другом, время от времени пререкаясь. Именно такого поведения я и ждала от двух братьев-близнецов. Все настолько нормально, что я едва не забыла, — эти мальчики находятся в больнице и больны раком. Едва не забыла. Но тревога никуда не делась, и, кажется, никакое количество смеха ее не разрушит.

Я удивляюсь, что четыре часа пролетели так быстро, когда заглядывает медсестра и говорит мальчикам, что пора прибраться и возвращаться в свою комнату.

— Ты вернешься? — спрашивает Эрик. В его расширившихся глазах застыл вопрос.

— Ну, я подумывала снова прийти в следующую субботу, если вы не против.

Он равнодушно пожимает плечами, но через мгновение я ловлю его косой взгляд и ухмылку.

— Тогда ладно, — встаю я, потрепав его волосы. — Увидимся в следующие выходные, Эрик. — Я поворачиваюсь к Дереку, который смотрит на меня с робкой улыбкой, и замечаю красноту вокруг его глаз и сутулую осанку. — Увидимся в следующие выходные, да, Дерек?

— Да, мисс Ливи.

Махнув Диане, я медленно выхожу в коридор, где стоит женщина с убранными в неаккуратный хвостик русыми волосами.

— Здравствуй, — произносит она. — Я — Конни, их мама. — Взгляд ее глаз, под которыми лежат тени из-за недостатка сна, метнулся к мальчикам, спорящим по поводу того, в какую коробку положить детальку от конструктора. — Я наблюдала за вами. Я… — Она откашливается. — Не думаю, что на протяжении многих недель видела их такими улыбчивыми. Спасибо.

— Меня зовут Ливи, — протягиваю руку я.

У нее грубая и сильная ладонь. Я замечаю, что на женщине надета униформа официантки, и у меня появляется мысль, что она только что с работы. Представляю, как много ей сейчас приходится работать, чтобы оплатить все медицинские счета. Вероятно, поэтому ее кожа выглядит такой сухой и самое большое, что она может мне предложить, — грустная, изнуренная улыбка. От этой мысли у меня заболело сердце, но я отталкиваю ее прочь.

— Ваши маленькие мужчины такие красивые.

Я вижу уже упомянутые сжатые губы, когда она снова смотрит на них через стекло, по всей видимости, погрузившись в мысли.

— Для меня они все еще малыши, — шепчет она, и я наблюдаю, как она моргает, пытаясь убрать внезапно появившийся блеск в глазах. — Прошу прощения. — Она входит в комнату, сменив напряженное выражение лица на полную надежды и счастья широкую улыбку.

— Итак? — слышу я вопрос сестры Гейл, стоящей позади меня. — Как прошел первый день?

— Отлично, — бормочу я рассеянно, наблюдая за мальчиками, которые схватились за протянутые руки матери.

Она — миниатюрная женщина, но умудряется обнять одновременно их обоих, крепко прижимая к себе. Даже когда Эрик начинает выворачиваться, она не ослабляет хватку, а со сжатыми губами еще мгновение держится за него. Прижимая их так, словно вообще не хочет отпускать. И я не могу не задаться вопросом, появляется ли у нее такое чувство от каждого объятия, словно оно — одно из последних.

Что, если это действительно так? Что, если однажды я приду в выходной, а одного из них…нет? Не то чтобы я ввязывалась в это вслепую, не ожидая такого исхода. Но теперь к такой вероятности привязаны детские личики и голоса. Думаю, я расплачусь. Мне придется принять случившееся. И двигаться дальше, оставив это позади. Но если я сделаю, как запланировано, если стану врачом…сколько еще раз мне придется стоять у стекла и наблюдать, как родители цепляются за своих детей? Сколько раз мне придется заключать с детишками сделки, которые сорвутся? Стану ли я невосприимчивой к этому болезненному ощущению?

Я стою, в голове крутятся все эти мысли, и внезапно от удивления у меня расширяются глаза. Ведь я понимаю, что за девять лет впервые задумалась, не когда стану врачом, а стану ли им вообще. 

Глава 7

Мир тесен

— Как Принстон?

— Немного давит, — со вздохом признаю я. — В четверг и пятницу я потерялась, когда пыталась найти нужные аудитории. В итоге пришла на пары, когда профессора уже представлялись. У меня чуть припадок не случился.

Я никогда не опаздываю на уроки. Кампус огромен, но я не осознавала насколько. Поэтому, чтобы избежать возможных припадков в будущем, отметила на карте, как добраться до каждой из дальнейших пар.

— Ничего себе. Но ты же сегодня была на своей этой волонтерской штуке. Как все прошло? — Визг Мии и нечто напоминающее маниакальный смех нашего друга Бена заглушают последние слова Кейси.